Св. Герард Герб Икона Божьей Матери
Блажен муж, боящийся Господа и крепко любящий заповеди Его. Пс 111,1

Глава III
НЕ УБИВАЙ
СВЯТОЙ ЗАКОН БОЖИЙ


"Ежели же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди" (Мф 19,17): Евангелие и заповеди

 

52. "И вот некто, подойдя, сказал Ему: Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?" (Мф 19,16). Иисус ответил: "Ежели же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди" (Мф 19,17). Учитель говорит о жизни вечной, то есть об уделе в жизни Самого Бога. Путь к этой жизни ведет через соблюдение заповедей Божиих, следовательно, и заповеди "не убивай". Это первая заповедь Десятисловия, которую напоминает Иисус юноше, спрашивающему Его, какие заповеди надо соблюдать. "Иисус же сказал: не убивай; не прелюбодействуй; не кради" (Мф 19,18).


Заповедь Божию никогда нельзя отделять от любви к Богу, она всегда дар, который должен служить развитию человека и радости его. Заповедь как таковая всегда составляет существенный аспект и неотделимый элемент Евангелия — более того, она сама открывается как "евангелие", т.е. добрая и радостная новость. И Евангелие жизни — великий дар Божий и в то же время задача для человека, налагающая на него обязательства. У свободной личности оно возбуждает восхищение и благодарность и требует, чтобы та приняла его, хранила и ценила с живейшим ощущением ответственности: давая человеку жизнь, Бог требует, чтобы человек любил ее, чтил и развивал. 

 

Так дар становится заповедью, а заповедь сама и есть дар.

 

Творец хотел, чтобы человек, живой образ Бога, был царем и господином. "Бог создал человека, — пишет св. Григорий Нисский, — так, чтобы он мог царствовать на земле. (...) Человек сотворен по подобию Того, кто правит вселенной. Все это показывает, что его природа с самого начала носит царственную печать. (...) Человек — тоже царь. Созданный, чтобы господствовать над миром, он получил подобие Царю вселенной: он — живой образ, который своим достоинством участвует в совершенстве Божественного образца"38. Человек, призванный плодиться и размножаться, и обладать землей, и владычествовать над всеми существами, которые ниже его (см. Быт 1,28), — царь и господин не только над вещами, но также и прежде всего над самим собою39, а в определенном смысле — и над жизнью, которая ему дана и которую он может передавать благодаря делу чадородия, исполняемому в любви и при соблюдении замысла Божия. Однако это господство не абсолютное, а служебное — действительный отблеск единственного, бесконечного господства Бога. Поэтому человек обязан исполнять его с мудростью и любовью, участвуя в безмерной мудрости и любви Бога. А это совершается путем соблюдения Его священного закона — соблюдения свободного и радостного (см. Пс 119/118), источником и пищею которому служит сознание того, что заповеди Господни — это дар благодати, вверенный человеку только и исключительно ради его блага, чтобы беречь его личное достоинство и вести его к счастью.

 

Человек — не абсолютный властелин и своевольный судья вещей, а тем более жизни, но "служитель плана, установленного Творцом"40, — и на этом стоит его несравненное величие.

Жизнь вверена человеку как сокровище, которое он не имеет права растратить, и как талант для использования. Человек должен отчитаться в ней перед Господом (см. Мф 25,14-30; Лк 19,12-27).


"Я взыщу (...) душу человека от руки человека" (Быт 9,5): жизнь человеческая свята и нерушима

 

53. "Жизнь человеческая свята, ибо с самого начала она требует «творческого действия Бога» и навсегда остается особо соотнесенной с Творцом, своей единственной целью. Сам Бог есть Господь жизни с самого ее начала и до конца. Никто ни при каких обстоятельствах не может претендовать на право прямо уничтожать невинное человеческое существо"41. Такими словами в инструкции "Donum vitae" выражено принципиальное содержание Божественного Откровения о святости и нерушимости человеческой жизни.

 

Священное Писание действительно являет человеку заповедь "не убивай" как повеление Божие (Исх 20,13; Втор 5,17). Она находится, как я уже подчеркивал, в Десятисловии, в самом сердце завета, заключенного Богом с Его избранным народом, но она входила также и в первоначальный завет, который Бог заключил с человечеством после очистительного потопа, ниспосланного в наказание за распространившиеся грехи и насилие (см. Быт 9,5-6).

 

Бог провозглашает Себя абсолютным Господом жизни человека, созданного по Его образу и подобию (см. Быт 1,26-28). Таким образом, человеческая жизнь носит святой и нерушимый характер, в чем отражается нерушимость Самого Творца. Поэтому именно Сам Бог будет суровым судьей каждого нарушения заповеди "не убивай", составляющей основу всякого социального общежития. Именно Бог есть Искупитель, Избавитель, то есть Защитник невинного (см. Быт 4,9-15; Ис 41,14; Иер 50, 34; Пc 19/18,15). Этим Бог тоже показывает, что "не радуется погибели живущих" (Прем 1,13). Только диавол может этому радоваться: его завистью смерть вошла в мир (см. Прем 2,24). Он, "человекоубийца от начала", есть также "лжец и отец лжи (см. Ин 8,44): соблазняя человека, он ведет его ко греху и смерти, показывая их как цель и плод жизни.

 

54. Заповедь "не убивай" имеет откровенно отрицательное содержание: она указывает ту важную границу, которую никогда нельзя переходить. Косвенно, однако, она содействует положительной направленности — позициям совершеннейшего почитания жизни, ведет к ее защите и дальнейшему продвижению по пути любви, которая приносит себя в дар, принимает и служит. И народ Завета, хотя медленно и с трудностями, постепенно созревал, чтобы стать на такие позиции, тем самым готовя себя к великой заповеди Иисуса: заповедь любви к Ближнему подобна заповеди любви к Богу; "на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки" (см. Мф 22,36-40). "Ибо заповеди: (...) «не убивай» (...) и все другие, — подчеркивает апостол Павел, — заключаются в сем слове: «люби ближнего твоего, как самого себя»" (Рим 13,9; ср. Гал 5,14). Заповедь "не убивай", принятая и исполненная в новом законе, остается необходимым условием того, чтобы "иметь жизнь вечную" (см. Мф 19,16-19). В том же аспекте звучат и решительные слова апостола Иоанна Богослова: "Всякий, ненавидящий брата своего, есть человекоубийца; а вы знаете, что никакой человекоубийца не имеет жизни вечной" (1 Ин 3,15).

 

С самого начала живое церковное предание заново и самым решительным образом подтверждало заповедь "не убивай", как свидетельствует об этом "Учение двенадцати апостолов", самый древний христианский памятник вне Библии: "Два пути есть, один жизни, другой смерти, различие же между этими путями велико. (...) Вторая же заповедь учения такова: не убивай, (...) не убивай плода, не отнимай жизни у младенца. (...) А вот путь смерти: (...) не знают жалости к несчастному, не помогают труждающемуся, не считаются с Творцом, но без угрызений совести убивают младенцев и изгоняют плод, отворачиваются от нищего, терзают угнетенного, защищают богатых, а бедных судят неправедно и вообще все возможные совершают грехи. Вы, дети, не имейте с этим ничего общего!"42

 

С течением времени церковное Предание продолжало недвусмысленно учить абсолютной, неколебимой ценности заповеди "не убивай". Общеизвестно, что в первые века христианства убийство включалось в число трех тяжелейших грехов — вместе с отступничеством и прелюбодеянием — и что раскаявшийся убийца должен был проходить исключительно долгое и тяжкое публичное покаяние, прежде чем его прощали и вновь принимали в церковную общину.

 

55. Это не должно удивлять, поскольку убийство человеческого существа, образа Божия, составляет особенно тяжелый грех. Только Бог — Господь жизни! Но по отношению к многочисленным, часто крайне драматическим событиям, которые случаются в индивидуальной и общественной жизни, мысль верующих всегда стремилась полнее и глубже понять, что запрещает заповедь Божия и что она предписывает43. Существуют же обстоятельства, в которых ценности, содержащиеся в законе Божием, обретают форму истинного парадокса. Так, например, обстоит дело при необходимой обороне, когда в конкретных обстоятельствах право защищать свою жизнь и обязанность не вредить жизни другого человека трудно согласуются. Не подлежит сомнению, что внутренняя ценность жизни и обязанность любить самого себя так же, как и других, составляют основу подлинного права на самооборону. Даже требовательная заповедь любви к ближнему, проповеданная в Ветхом Завете и подтвержденная Иисусом, принимает за исходную точку любовь к самому себе: "Возлюби ближнего твоего, как самого себя" (Мк 12,31). Поэтому никто не может отказаться от права на самооборону только из-за того, что недостаточно любит жизнь или самого себя, — он может это сделать лишь в силу героической любви, которая, в согласии с духом евангельских блаженств (см. Мф 5,38-48), углубляет и преобразует любовь к самому себе в решительную готовность к самопожертвованию, высочайший образец которого — Сам Господь наш Иисус Христос.

 

С другой стороны, "необходимая оборона может быть не только правом, но и серьезной обязанностью того, кто отвечает за жизнь другого лица, за общее благо семьи или государства"44. Иногда, к сожалению, случается, что необходимость отнять у агрессора возможность нанести вред приводит к лишению его жизни. В таком случае вина за смерть ложится на самого агрессора, который своими действиями сам поставил себя под удар, в том числе и тогда, когда он не несет нравственной ответственности ввиду умственной неполноценности45.

 

56. В этом аспекте следует рассматривать и смертную казнь. Как внутри Церкви, так и внутри гражданского общества все шире раздается требование предельно ограничить ее применение или даже совершенно ее отменить. Эту проблему следует рассматривать в контексте уголовного правосудия, которое должно все больше отвечать достоинству человека, а значит, в конечном счете — и замыслу Бога о человеке и обществе. Действительно, наказание, налагаемое обществом, прежде всего имеет целью "исправить беспорядок, вызванный правонарушением"46. Общественные власти должны противодействовать нарушению прав личности и общества, налагая на виновного наказание, соразмерное преступлению, как условие того, чтобы он заново получил право пользоваться своей собственной свободой. Тем самым власти одновременно достигают своей цели, состоящей в охране общественного порядка и личной безопасности, а для самого преступника наказание становится стимулом и помощью в исправлении и расплате за грехи47.

 

Понятно, что для того, чтобы достичь всех этих целей, размеры и характер наказания следует внимательно рассматривать и оценивать и не доводить до высшей меры, т.е. лишения преступника жизни, кроме случаев абсолютной необходимости — таких, когда у общества нет других способов защиты. Однако в наше время, благодаря все улучшающейся организации пенитенциарных заведений, подобные случаи все более редки, а может быть, и совсем не встречаются.

 

Во всяком случае остается в силе принцип, указанный в новом "Катехизисе Католической Церкви": "Если бескровные средства достаточны для защиты человеческой жизни от агрессора и для охраны общественного порядка и личной безопасности, власти должны применять эти средства, поскольку они более согласуются с конкретной обусловленностью общего блага и больше отвечают достоинству человеческой личности"48.

 

57. Если такое большое внимание уделяется уважению ко всякой жизни, даже к жизни преступника и неправедного агрессора, то по отношению к невинной личности заповедь "не убивай" обладает абсолютной ценностью, тем более когда это личность слабая и беззащитная, которая лишь в абсолютной силе заповеди Божией находит твердую защиту от произвола и насилия окружающих.

 

Действительно, абсолютная нерушимость невинной человеческой жизни — это нравственная истина, прямо вытекающая из того, чему учит Священное Писание, истина, неизменно признаваемая церковным Преданием и единодушно провозглашаемая в церковном вероучении. Это единодушие — несомненный плод того "сверхъестественного разумения веры", пробуждаемого и укрепляемого Духом Святым, которое защищает народ Божий от заблуждений, когда он "выражает свое соборное согласие в области веро- и нравоучения"49.

 

В совести людей и в обществе постепенно исчезает понимание того, что прямо лишить жизни какое бы то ни было невинное человеческое существо, особенно в начале и конце его существования, есть абсолютное, нравственно тяжкое правонарушение. Поэтому церковное Учительство стало интенсивнее выступать в защиту святости и нерушимости человеческой жизни. С папским учительством, особенно часто возвращавшимся к этому вопросу, всегда было связано учительство епископов, содержащееся в многочисленных обширных вероучительных и пастырских документах, выпускаемых как конференциями епископатов, так и отдельными епископами. И 2-й Ватиканский собор высказался по этому вопросу кратко, но решительно и недвусмысленно50.

 

Поэтому я силой власти Христовой, данной Петру и его преемникам, в общении с епископами Католической Церкви, подтверждаю, что прямое умышленное убийство невинного человеческого существа всегда остается глубоко безнравственным деянием. Эта доктрина, основанная на том неписаном законе, который все люди благодаря свету разума находят в своих сердцах (см. Рим 2,14-15), утверждена в Священном Писании, передана церковным преданием и преподана в обычном и вселенском Учительстве51.

 

Сознательное, добровольное решение лишить жизни невинное человеческое существо — с нравственной точки зрения, всегда зло и никогда не может быть дозволено ни как цель, ни как средство на пути к благой цели. Это акт серьезного неповиновения нравственному закону и, более того, Самому Богу как Творцу и Поруке; это акт, противоречащий фундаментальным добродетелям правды и любви. "Ничто и никто не может дать права убивать невинное человеческое существо, будь то зародыш или плод, ребенок или взрослый, старик, неизлечимый больной или умирающий. Кроме того никто не может требовать, чтобы акт убийства был совершен по отношению к нему самому или же лицу, порученному его опеке, не может также прямо или косвенно выразить согласие на это. Никакая власть не имеет права принуждать к этому или давать на это позволение"52.

 

С точки зрения права на жизнь, каждое невинное человеческое существо совершенно равно всем остальным. Это равенство составляет основу всех подлинных общественных отношений, заслуживающих так называться только тогда, когда они опираются на истину и справедливость, признавая и защищая каждого человека как личность, а не как вещь, которой можно распоряжаться. Перед нравственной нормой, которая запрещает прямое убийство невинного человеческого существа, "ни для кого нет ни привилегий, ни исключений. Не имеет значения, владыка мира данный человек или последний «нищий» на земле: перед нравственными требованиями все абсолютно равны"53.


"Когда я созидаем был втайне, зародыш мой видели очи Твои" (Пc 139/138,15-16): отталкивающее преступление прерывания беременности

 

58. Среди всех преступлений против жизни, какие может совершить человек, 

прерывание беременности обладает чертами, которые делают его особенно серьезным и заслуживающим осуждения. 2-й Ватиканский собор называет его вместе с детоубийством "ужасными преступлениями"54.

 

Сегодня, однако, в совести многих людей понимание этого зла исчезает. Тот факт, что умонастроения, нравы и даже законодательство признают прерывание беременности, — красноречивый признак необычайно опасного кризиса нравственного чувства, которое постепенно утрачивает способность различать добро и зло, притом даже тогда, когда речь идет о фундаментальном праве на жизнь. В такой опасной обстановке сегодня особенно нужна смелость, позволяющая смотреть правде в глаза и называть вещи своими именами, не поддаваясь удобным компромиссам или искушению самообмана. В этом контексте категорически звучит предостережение пророка: "Горе тем, которые зло называют добром, и добро злом, тьму почитают светом, и свет тьмою" (Ис 5,20). Именно по отношению к прерыванию беременности сегодня приходится сталкиваться с двусмысленной терминологией — например, с термином "операция", — направленной на сокрытие его истинной природы и смягчение этой тяжести в сознании общественности. Может быть, сам этот языковый феномен уже представляет собой проявление тревоги, будоражащей совесть. Но никакое слово не способно изменить действительность: прерывание беременности — независимо от того, каким способом оно осуществляется, — это сознательное, прямое убийство человеческого существа в начальной стадии его жизни, охватывающей период между зачатием и рождением.

 

Нравственная тяжесть прерывания беременности обнаруживается во всей своей истине, если признать, что происходит убийство, и особенно если анализировать определяющие его обстоятельства. Убитый здесь — человеческое существо на пороге жизни, то есть самое невинное существо, какое только можно себе представить: его невозможно признать агресором, а тем более — неправедным агрессором! Оно слабо и беззащитно до такой степени, что лишено даже той ничтожной защиты, которую дают новорожденному его жалобный писк и плач.

 

Оно полностью вверено заботе и опеке той, что вынашивает его во чреве. Но иногда именно она, мать, принимает решение и добивается убийства этого существа или даже сама его провоцирует.

 

Правда, прерывание беременности часто становится для матери драматическим, горестным переживанием, если решение об изгнании плода она принимает не по чисто эгоистическим соображениям, не ради своего удобства, но чтобы спасти какие-то важные блага, такие, как свое здоровье или приличный уровень жизни других членов семьи. Иногда возникает опасение, что зачатому ребенку придется жить в таких плохих условиях, что лучше бы ему не родиться. Однако все эти и им подобные соображения, пусть серьезные и драматические, никогда не оправдают умышленного лишения жизни невинного человеческого существа.