Иисус Христос – воплощённая любовь Божия
12. Хотя до сих пор мы говорили главным образом о Ветхом Завете, тем не менее глубокое взаимопроникновение этих двух Заветов, как единого – для христианской веры – Священного Писания, уже стало очевидным. Истинная новизна Нового Завета заключается не в новых идеях, но в самой личности Христа, Который дает им Свою плоть и кровь, – неслыханный реализм! Уже в Ветхом Завете библейская новизна проявляется не просто в абстрактных понятиях, но в непредсказуемых и в определенном смысле невообразимых действиях Бога. Теперь эти действия Бога приобретают драматический характер из-за того, что Сам Бог, в Иисусе Христе, ищет «заблудшую овечку», страдающее и сбившееся с пути человечество. Когда Иисус в Своих притчах говорит о пастыре, вернувшемся за потерянной овцой, о женщине, ищущей драхму, об отце, который вышел навстречу блудному сыну и обнимает его, – все это не только слова: в них заключено объяснение бытия и действия Его Самого. В Его смерти на кресте свершается то обращение Бога против Самого Себя, в котором Он жертвует Собой, чтобы возвысить человека и спасти его – это любовь, в ее самой радикальной форме. Взгляд, обращенный на пронзенный бок Христа, о котором говорит Иоанн (ср. 19, 37), помогает понять то, из чего исходила эта энциклика: «Бог есть любовь» (1 Ин 4, 8). Именно там, у креста, можно созерцать эту истину. И, исходя оттуда, теперь следует определиться, что такое любовь. Начиная с этого взгляда христианин находит путь своей жизни и любви.
13. Этому акту самопожертвования Иисус дал Свое постоянное присутствие через установление Евхаристии во время Тайной Вечери. Он предварил Свою смерть и воскресение, даруя уже в тот час Своим ученикам Самого Себя в хлебе и вине, Свое тело и Свою кровь, как новую манну (ср. Ин 6, 31-33). Если античный мир мечтал, что, в конечном счете, истинной пищей человека – то, чем он живет как человек – является Logos, вечная премудрость, теперь этот Logos стал для нас действительно подлинной пищей – как любовь. Евхаристия вовлекает нас в жертву Иисуса. В ней мы не только статически принимаем воплощенный Logos, но также включаемся в динамику Его приношения. Образ брака между Богом и Израилем становится реальностью, используя для этого способ, который ранее был непостижим: то, что в Ветхом Завете называлось «пребывать пред лицем Бога», теперь, благодаря дарованной Иисусом возможности участвовать в Его Жертве, участвовать в Его Теле и Его Крови, становится единением. «Мистика» Таинства, основанного на нисхождении Бога к нам, имеет совершенно другое значение, и ведет нас гораздо выше того, чем это могло бы сделать какое бы то ни было мистическое восхождение человека.
14. Однако теперь следует уделить внимание другому аспекту: «мистика» этого Таинства имеет социальный характер, поскольку в таинственном причастии я соединяюсь с Господом так же, как другие, принимающие причастие: «Один хлеб, и мы многие одно тело; ибо все причащаемся от одного хлеба», – говорит св. Павел (1 Кор 10, 17). Соединение со Христом является одновременно соединением со всеми другими, которым Он дарует Себя. Я не могу обладать Христом лично, только для самого себя; я могу принадлежать Ему лишь в единении со всеми теми, кто уже принадлежит или будет принадлежать Ему. Причастие извлекает меня из самого себя к Нему и, таким образом, ведет так же к единению со всеми христианами. Мы становимся «единым телом», сплоченным в едином существовании. Так любовь к Богу и любовь к ближнему теперь действительно соединены: воплощенный Бог привлекает всех к Себе. Из этого понятно, почему агапэ теперь становится также одним из имен Евхаристии: в ней агапэ Бога приходит к нам физически, в осязаемом проявлении, чтобы продолжить свое деяние в нас и через нас. Лишь исходя из этого христологически-таинственного основания можно правильно понять учение Иисуса о любви. Переход, который Он заставляет сделать от Закона и Пророков к двойной заповеди любви к Богу и к ближнему, – указав тем самым, что вся сущность веры происходит из главенствующего характера этой заповеди, – является не просто моралью, которая может затем существовать независимо рядом с верой во Христа и Его обновляющимся присутствием в Таинстве: вера, культ и ethos взаимно проникают друг в друга, как одна реальность, которая обретает свою форму во встрече с агапэ Бога. Обычное противопоставление культа и этики здесь просто терпит поражение. Сам этот «культ» в евхаристической общине содержит знамение того, что мы любимы и должны в свою очередь любить других. Евхаристия, которая не преобразуется в конкретно осуществляемую любовь, является сама по себе неполной. И, соответственно, – как нам еще придется рассмотреть более подробно, – «заповедь» любви становится возможной лишь потому, что она является не только требованием: любовь может быть «заповедована» потому, что сначала она была дарована.
15. Исходя именно из этого принципа следует понимать также великие притчи Иисуса. Осужденный на адские муки богач (ср. Лк 16, 19-31) умоляет, чтобы его братьям сообщили, что ожидает тех, кто беззастенчиво «не замечает» бедного в нужде. Иисус принимает, так сказать, этот крик о помощи и рассказывает об этом, чтобы предупредить нас, чтобы вернуть на правильный путь. Притча о добром самарянине (ср. Лк 10, 25-37) ведет прежде всего к двум важным разъяснениям. Хотя понятие «ближнего» относилось, до того времени, главным образом к соотечественникам и иностранцам, обосновавшимся на земле Израиля, а, следовательно, к людям, связанным общей принадлежностью к этой стране и к этому народу, теперь это ограничение отменяется. Ближним является тот, кто нуждается во мне и кому я могу помочь. Понятие «ближнего» приобретает черты универсальности, и тем не менее остается конкретным. Несмотря на то, что оно распространяется на всех людей, это не значит, что помощь ближнему сводится к выражению общей и абстрактной любви, – самой по себе малообязательной, – но требует личных практических усилий каждого здесь и сейчас. Задачей Церкви остается вновь и вновь разъяснять, – в перспективе практической жизни ее членов, – эту связь между понятиями дальности и близости. Наконец, здесь особенно следует упомянуть великую притчу о последнем Суде (ср. Мф 25, 31-46), на котором любовь становится критерием для окончательного определения ценности или ничтожности человеческой жизни. Иисус отождествляет Себя с нуждающимися: голодными, страждущими, чужестранцами, нагими, больными, заключенными: «Всякий раз, как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф 25, 40). Любовь к Богу и любовь к ближнему сливаются вместе: в самом меньшем мы встречаем Самого Иисуса, а в Иисусе встречаем Бога.
Любовь к Богу и любовь к ближнему
16. После размышления над сутью любви и ее значением в библейской вере остаются два практических вопроса, касающихся занимаемой нами позиции: действительно ли можно любить Бога, не видя Его? И еще: можно ли приказать любить? Против двойной заповеди любви существует двойное возражение, содержащееся в этих вопросах. Никто никогда не видел Бога – как мы можем любить Его? И кроме того: любовью нельзя управлять; она в конечном счете является чувством, которое может возникнуть, а может и не возникнуть, но его невозможно вызвать усилием воли. Писание, кажется, подтверждает первое возражение, когда заявляет: «Кто говорит: "я люблю Бога", а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит?» (1 Ин 4, 20). Но эти слова вовсе не исключают любовь к Богу как нечто невозможное; напротив, на протяжении всего Первого Послания Иоанна, цитата из которого была приведена выше, звучит недвусмысленный призыв к такой любви. В ней подчеркивается неразрывная связь между любовью к Богу и любовью к ближнему. Они так тесно переплетены друг с другом, что утверждение о любви к Богу становится ложью, если человек отворачивается от ближнего, либо ненавидит его. Слова Иоанна следует толковать скорее в том смысле, что любовь к ближнему – это также путь ко встрече с Богом, и что невнимание к ближнему делает нас также слепыми по отношению к Богу.
17. Действительно, никто никогда не видел Бога таким, каким Он есть. И, тем не менее, Бог не является для нас полностью невидимым, Он не остается для нас просто недоступным. Бог первым возлюбил нас, говорится в цитированном Послании Иоанна (ср. 1 Ин 4, 10), и эта любовь явлена среди нас, сделалась видимой, поскольку Он «послал в мир Единородного Сына Своего, чтобы мы получили жизнь через Него» (1 Ин 4, 9). Бог сделал Себя видимым: в Иисусе мы можем видеть Отца (ср. Ин 14, 9). В самом деле, у Бога есть множество способов сделать Себя видимым. В истории любви, о которой повествует нам Библия, Он идет нам навстречу, стремится покорить нас – вплоть до Тайной Вечери, до Сердца, пронзенного на кресте, вплоть до явлений Воскресшего и великих деяний, с помощью которых Он, через апостолов, направлял путь зарождающейся Церкви. И в дальнейшей истории Церкви Господь также не отсутствовал: вновь и вновь Он идет нам навстречу, – через людей, в которых Он являет Себя; Он идет нам навстречу через Свое Слово, в Таинствах, особенно в Евхаристии. В литургии Церкви, в ее молитве, в живой общине верующих мы ощущаем любовь Божию, чувствуем Его присутствие, и учимся таким образом распознавать ее также в своей повседневной жизни. Он первым возлюбил нас, и первым продолжает любить нас; поэтому и мы можем ответить Ему любовью. Бог не требует от нас чувства, которого мы не можем вызвать в себе. Он любит нас, Он показывает нам Свою любовь и дает ощутить ее, и из этого «первенства» Бога в любви к нам может возникнуть ответная любовь также и в нас.
В развитии этой встречи становится очевидным, что любовь – это не только чувство. Чувства уходят и приходят. Чувство может быть удивительной начальной искрой, но оно не охватывает всей полноты любви. В начале мы говорили о процессе очищения и созревания, пройдя который, эрос становится полностью самим собой, становится любовью в полном смысле этого слова. Зрелой любви свойственно вовлекать все силы человека, включать в себя, так сказать, всего человека. Встреча с видимыми проявлениями Божьей любви может вызвать в нас радость, рождающуюся из осознания, что мы любимы. Но такая встреча требует от нас также участия нашей воли и ума. Признание Бога живого есть путь к любви, а согласие следовать Его воле соединяет ум, волю и чувство во всеохватывающий акт любви. Однако это постоянно развивающийся процесс: любовь никогда не является «законченной» и завершенной; она преобразуется в течение жизни, зреет, и именно поэтому остается верной себе. Idem velle atque idem nolle[9] – желать одного и того же и отвергать одно и то же, в этом древние видели подлинное содержание любви – в уподоблении любящих друг другу, что ведет к общности воли и мысли. История любви между Богом и человеком заключается именно в том, что эта общность воли растет в общности мыслей и чувств и, таким образом, наша воля и воля Бога все больше совпадают: воля Бога для меня больше не является какой-то посторонней волей, которую извне навязывают мне заповеди, но это моя собственная воля, основанная на опыте, который заключается в том, что фактически Бог «во мне глубже глубин моих и выше вершин моих»[10]. Вследствие этого растет преданность Богу, и Бог становится нашей радостью (ср. Пс 73 [72], 23-28).
18. Любовь к ближнему – в смысле, сформулированном Библией, Иисусом, – становится, таким образом, возможной. Ее смысл состоит именно в том, что я люблю, – в Боге и вместе с Богом, – незнакомого мне или даже неприятного человека. Это может произойти лишь вследствие глубокой встречи с Богом, приведшей к общности воли и затронувшей чувства. Тогда я учусь смотреть на этого другого человека не только своими глазами и воспринимать своими чувствами, но в соответствии с перспективой Иисуса Христа. Его друг является моим другом. За внешностью другого я вижу его страстную жажду любви, внимания, которое я оказываю ему не только при посредничестве предназначенных для этого организаций, которые порой воспринимают его лишь из-за политической необходимости. Я смотрю очами Христа, и могу дать другому гораздо больше, нежели внешне необходимые вещи: я могу подарить ему взгляд любви, в котором он нуждается. Здесь проявляется необходимое взаимодействие между любовью к Богу и любовью к человеку, о котором с такой настойчивостью говорится в Первом Послании Иоанна. Если в моей жизни совершенно нет общения с Богом, то в другом человеке я буду всегда видеть только другого, и мне не удастся разглядеть в нем божественный образ. Однако если я в своей жизни полностью пренебрегаю вниманием к другому человеку, желая быть лишь «набожным» и исполнять свои «религиозные обязанности», тогда мои отношения с Богом также становятся черствыми. Тогда эти отношения можно назвать всего лишь «правильными», но в них нет любви. Лишь моя готовность идти навстречу ближнему, выказать ему свою любовь, делает меня восприимчивым также по отношению к Богу. Только служение ближнему открывает мне глаза на то, что Бог делает для меня и как Он меня любит. Святые – вспомним, к примеру, блаженную Терезу Калькуттскую – черпали свою способность любить ближнего, всегда по-новому, из своей встречи с евхаристическим Господом, и, взаимным образом, эта встреча обретала свой реализм и свою глубину именно в их служении другим. Любовь к Богу и любовь к ближнему нераздельны, они являются единой заповедью. Однако обе они живут любовью, исходящей от Бога, Который первым возлюбил нас. Так, речь уже идет не о навязываемой извне «заповеди», требующей от нас невозможного, но об опыте любви, дарованной изнутри, – любви, к которой, согласно ее природе, следует в дальнейшем приобщить других. Любовь возрастает через любовь. Любовь «божественна», потому что исходит от Бога и соединяет нас с Богом, и, тем самым, преобразует нас в единое «мы», преодолевающее наши разделения и делающее из нас единое целое, вплоть до того, чтобы в конце Бог стал «все во всем» (1 Кор 15, 28).